Когда ты предо мной и слышу речь твою,
Благоговейно взор в обитель чистых звёзд
Я возношу, - так всё в тебе, Ипатия,
Небесно - и дела, и красота речей,
И чистый, как звезда, науки мудрой свет.

Смотрю и внемлю я, склоняясь пред тобой;
И в звёздный Девы храм я возношусь тогда:
Ведь, словно небеса, чисты дела твои,
Ипатия, а ты изысканности слов,
Ума и знания блестящая звезда.

В то время философа или врача
Ждала не награда - топор палача.
Алгебра - главный хайямов трактат.
Теперь уравнения люди решат...

О параллельных он закончил труд.
Пройдут года.
Столетия пройдут.
И скажут люди:
- Первым был Хайям,
кто истину приблизил смело к нам.

Ведь теоремы доказал поэт,
что станут через много–много лет
основой геометрии иной,
мир новый, не Евклидов, неземной
понятней и доступней станет нам.
Так звезды к людям
приближал Хайям.

Две параллельных: рифма и число,
и, может быть, Хайяму повезло,
Что он легко владел и тем, и этим,
У лодки жизни не одно весло...

Он солнечный придумал календарь –
Подобного не знали люди встарь.
На семь секунд он нашего точней.
Но много ль было в нем счастливых дней?
Они у всех людей наперечёт:
За летом осень жизни настаёт.

Будь нашим современником Хайям - 
Небес коснуться мог бы он рукою, 
Но истину, отдавшись непокою, 
Как встарь, искал бы, дерзок и упрям.

И не ко всем поэтам наших дней
Проникся б чувством он благоговейным, 
И верю, Циолковского с Эйнштейном 
Мы видели б в числе его друзей.

И со звездой незримой на челе
Стремился, зная цену слов и хлеба, 
Проникнуть в тайну неба на земле 
И посвятить в земные тайны небо. 

И больше нас, с былым огнем в крови,
Страдал бы на путях, ему угодных, 
Он в поисках блаженства и любви 
И в поисках поступков благородных. 

И, пребывая в славе и чести, 
Мечтал бы он, неся призванья бремя, 
В подлунном мире истину найти, 
Не найденную в собственнее время.

Самарканд. Пятнадцатый век...
Внук Тимура эмир Улугбек

Славно правил. И радовал мир
Синим куполом Гур-Эмир.

Власть над миром эмиру дана,
И пьянит, и возносит она,

Но превыше - движенье светил!
Он науке себя посвятил.

Славный выбор, и нет в том хулы,
Только вот негодуют муллы.

Слаще мякоти сахарных дынь
Ласки жён и красавиц-рабынь,

Но прекрасней краса теорем!
Только вот негодует гарем.

Во дворце, где лазурь-бирюза,
Затаилась измена-гюрза.

Мир учёных - загадочный мир!
Ничего не предпринял эмир,

И скатилась на плиты дворца
Голова чудака-мудреца.

Смерть ужасна. Но радует мир
Синим куполом Гур-Эмир!

И шёл ещё четырнадцатый век, век цвета войн - кровавого пурпура,
И в нём тогда родился Улугбек, и был он внук жестокого Тимура.
И править начал он в пятнадцать лет, династию продолжив Тимуридов,
Но мир своей земле он дал обет, и не давать её другим в обиду.
Он был большой астроном и поэт, и для него кумиром были звёзды.
Кто мы, в них находил порой ответ, и знаний свет он нёс бы... нёс бы.
Планет таблицы и каталог звёзд, наклон эклиптики к экватору рассчитан.
На лицах знати вижу я вопрос, и злобу к тем, кто более начитан.
И тяги нет к парадам и процессиям, и клич не посылал: «Аллах акбар!»
Но знает он оси Земли прецессию, оттачивает свой поэта дар.
И это духовенство не простило, был заговор, и Улугбек убит,
Невежества воинствующее рыло на этот раз науку победит.
Но где они? Пропали за столетья, а Улугбека любим мы и чтим,
Мы уважаем гений человека, и разум на Земле - непобедим!

Наука - вечности закон,
В неё одну я только верю.
Я знаю сам, что обречён,
Но ни о чём не сожалею.

Укроет мир туманных снов
От мракобесия химеры.
Отняв надежду и любовь,
Меня не отлучить от веры.

Закат ложится по росе
Кровавой жатвой подлой злобе.
Все просто - не такой, как все,
Тиранам прежним не подобен.

Когда-то Тамерлан - мой дед - 
Под этим самым небом звёздным,
Инакомыслия хребет
Ломал решительно и грозно.

Я выбрал путь совсем иной,
Дворцовым козням неизвестный,
И грязи предпочёл земной
Сияние светил небесных.

И вот я предан... Жизнь, любовь
Сгорели вырванной страницей - 
Мой сын, моя родная кровь,
Решился стать отцеубийцей.

Судьбы не отвергаю знак,
Надежда угасает - поздно.
Я сквозь врагов могильный мрак
Иду к моим любимым звёздам...

У далёкой границы Подлунного мира
В дни Новруза - одна из хороших примет! - 
На исходе восьмого столетия Хиджры
Звёздный внук Тамерлана явился на свет.
 
Выбирай он судьбу - стал бы тихим монахом,
Но планеты сулили величье, успех - 
В Самарканде - Правителем Мавераннахра
Был поставлен Аллахом Мирза Улугбек.
 
В свете солнца вершил правосудие верным.
В новолуние звёздам давал имена*.
В свете истины ведал законы Вселенной.
К блеску славы земной не стремил взор ума. 
 
Сила знаний влекла ум и сердце султана,
Все богатства дворца отдавал он мечте - 
Повинуясь священному слову Корана, -
Обучать мусульман, возводить медресе**.
 
Нет преград для возвышенных дум человека!
Нет границ для того, кто наукам отдАн, -
Мудрецов отовсюду призыв Улугбека
Собирал в Самарканд, Бухару, Гиждуван**.
 
Был смирен пред Творцом: на нефритовой чаше
"Щедрость Бога безмерна", - резцом начертал***.
Чтобы помнить, что всё в этой жизни - не наше.
Перед смертью бедны равно раб и султан.
 
И, попав в западню, ощутив близость смерти,
Лишь огню в очаге молвил: "Сен хем бильдин!"****
За спиной проскользнули убийц силуэты
Кровь на сабле блеснула, как царский рубин*****.
 
Разве помнят потомки, как звали убийцу?
Краткий миг грубой силы не чествует мир.
Но до звёзд достигают великие мысли******
И хранит бренный прах мавзолей Гур-Эмир. 

Внук Тамерлана, славного победой,
Властитель дум, ему покой неведом, 
Учёный, астроном и просветитель,
Искусства и поэзии водитель.

Когда над Самаркандом плыли тучи,
Он предсказал ему расцвет могучий.
Обсерватория, как Пери, здесь возникла,
И в суть Небес душа Её проникла.

Жемчужин Звёзд здесь пребывала Слава,
Великих дум Великая Держава.
В кругу учёных блеск сверкал Намаза*,
Ну а враги мечтали об алмазах!

Сын старший Улугбека - Абд-Летиф -
Хотел на трон взойти, отца убив:
Ему шептали шейхи о всевластье
И разжигали в нем харама** страсти.

Так демоны не любят яркий свет,
И на него всегда кладут запрет.
Повержен Улугбек, но до конца
Хранил достоинство и святость Мудреца!

И хоть настиг его немой кинжал убийцы,
Не меркнет свет Созвездия Царицы:
Пусть нет Обсерватории, но слёзы
Рукой Аллаха превратились в розы.

И каждый вечер, выйдя на балкон,
Услышишь ты Звезды прекрасной звон.
Она, как зурна, как волна Небес,
К тебе взывает голосом чудес!

О трижды мудрый дух! Муж больше, чем великий, 
Ни злая ночь времён, ни страх тысячеликий, 
Ни зависть, ни обман осилить не смогли 
Твой разум, что постиг движение земли. 
Отбросив тёмный вздор бессчётных лже-догадок, 
Там, среди хаоса, ты распознал порядок
И, высшее познав, не скрыл от нас того,
Что мы вращаемся вкруг солнца своего!..
Все кончится, пройдёт, миры промчатся мимо,
Твоё ж величие, как солнце, негасимо!

Вот так умереть - как Коперник - от счастья,
Ни раньше, ни позже - теперь,
Когда даже жизнь перестала стучаться
В мою одинокую дверь.
Когда на пороге - заветная книга,
Бессмертья загробная весть,
Теперь - уходить! Промедленья - ни мига!
Вот высшая участь и честь.

Я изучал творенья древних.
Как несогласны все между собой!
Как все разрознены: ни общих истин,
Ни общих доказательств... Кто б из них
Мог объяснить симметрию Вселенной?
Есть и у древних мудрые творенья...
И всё ж, когда сличишь их, выйдет то же,
Как если бы кто вздумал начертать
Фигуру человека - руки, ноги
И голову изобразив прекрасно,
Но в разнородных планах и масштабах:
Не человек возникнет, а урод.
Мой космос коренится в недоверьи
И поисках гармонии...

По Земле разнодорожной
Проходя из века в век,
Под собою - непреложный,
Неподвижный грунт подножный
Видел всюду человек.
Люди - всеми их глазами -
В небе видеть лишь могли
С дном, усыпанным звездами,
Чашу, ставшую краями
Над тарелкою Земли.
С чувством спорить не умея,
Долго, в грёзах сонных дум,
Был узлами Птоломея
Связан, спутан смертных ум.
Мир, что был одним в творенье,
Был другим в воображенье:
Там - эфирный океан
Был отверст, созданья план
Был там зодчего достоин -
Беспределен, прост и строен;
Здесь - был смутен, сбивчив он,
Там - премудр, а здесь - мудрён.
Там - Земля, кружась, ходила,
Словно мяч, в кругу планет,
Вкруг громадного горнила,
Изливающего свет;
Здесь - пространств при узких мерах -
Жалось всё в кристальных сферах,
Звёзды сплошь с их сводом шли
И вдвойне вращалось Солнце,
Чтоб метать лучи в оконце
Неповертливой Земли.

Рим с высот своей гордыни
Клял науку - и кругом,
Что казалось в веке том
Оскорблением святыни,
Что могло средь злых потех
Возбуждать лишь общий смех
И являться бредом въяве
И чего, средь звёздных дел,
Утверждать, при полной славе,
Тихо Браге не посмел, -
Неба страж ночной, придверник,
Смело "Да! - сказал Коперник. -
Высшей мудрости черты -
В планах, полных простоты!
Бог - премудр. В твореньях явен
Коренной закон родства:
С братом - волей божества -
Всяк из братии равноправен.
Дети Солнца одного,
Сёстры - зримые планеты -
Им сияют, им согреты, -
Средоточен лик его!
На него все взор возводят,
Доля с долей тут сходна,
Вкруг него они все ходят,
А Земля - из них одна, -
Ergo - ходит и она!"

И, едва лишь зоркий разум
В очи истине взглянул,
Верной мысли луч сверкнул,
Словно молния, - и разом
Свод - долой! Весь звёздный клир
Прянул россыпью в эфир,
И - не в области творенья,
Но в хаосе разуменья -
Воссоздался божий мир.
В бесконечных, безначальных,
Необъятных небесах -
Тех тяжёлых сфер кристальных
Вдруг не стало - пали в прах!
И средь строя мирового,
Плоский вид свой округля,
Вкруг светила золотого
В безднах двинулась Земля!

"У!" - кричат невежд мильоны,
Те - свернули кулаки,
Эти - кажут языки,
Там ревут враги-тевтоны,
Там - грозит проклятьем Рим,
Там - на сцене гистрионы
Свищут, - гений - невредим.
Где друзья ему "Заставим
Их умолкнуть!" - говорят,
Он в ответ: "К чему? Оставим,!
Пусть! - Не ведят, что творят!"

Супротив столицы датской
Есть неважный островок.
Жил там в хижине рыбацкой
Седовласый старичок -
Стар-престар. Приезжих двое,
Путешественники, что ль,
Кличут старого: "Позволь
Слово молвить!" - "Что такое?"
- "Ты ведь здешний старожил,
Объясни ж нам: здесь каменья -
След какого-то строенья.
Что тут было? Кто тут жил?"
- "Рассказать вам? Гм! Пожалуй!
Человек я здесь бывалый.
Был тут, видите, дворец!" -
Старец молвил наконец.
"Как? Дворец?" - "Ну да, чертоги
С башней. Было тут тревоги,
Было всякого труда
При постройке. Сам тогда
Здесь король быть удостоил;
Фридрих наш Второй и строил
Всё своей казною". - "Вот!
Кто же жил тут?" - "Звездочет.
Весь дворец с огромной башней
Был ему что кров домашний,
Я прислуживал ему;
Вырос я в простонародстве,
А уж тут и в звездочётстве
Приучился кой к чему.
Служба всё была средь ночи.
Часом спать хочу - нет мочи,
А нельзя, - звезда идёт!
Иногда, бывало, грезишь,
А за ним туда же лезешь:
Уж на то и звездочёт!
Только он её завидит -
Дело кончено! Тогда
Просто наша та звезда
Уж, сердечная, не выдет
Из-под глазу - нет! Куда?
Хоть с другими вровень светит,
А уж он её заметит
И включит в свой список - да!
Нам, бывало, с ним в привычку
От поры и до поры
Поименно перекличку
Звёздам делать и смотры.
Был я словно как придверник
Неба божьего, а сам
Что хозяин был он там -
Уж не то что как Коперник!
Тот, вишь, выложил на план,
Что Земля вкруг Солнца ходит.
Нет, шалит он, колобродит -
Как не так! Держи карман!
Вот! Ведь можно упереться
В Землю, - как же ей вертеться,
Если человек не пьян?
Ну, вы сами посудите!
Приступал я и к нему -
Звездочёту своему:
"Вот, мол, батюшка, скажите!
Не попасться бы впросак!
Говорят и так и так;
Мой и тёмный разум сметил,
Что молва-то нас мутит.
Ведь - стоит?" И он ответил
Утвердительно: "Стоит".
У него ведь как в кармане
Было небо, лишь спросить;
Он и сам весь мир на плане
Расписал, чему как быть.
Я своими сам глазами
Видел план тот. Эх, дружки!
Всё круги, круги с кружками,
А в кружках опять кружки!
Я кой-что, признаться стыдно,
Хоть и понял, да не вплоть;
Ну, да где ж нам?.. Так уж, видно,
Умудрил его господь!
Нам спроста-то не в примету,
В небе, чай, кругов не счесть,
Смотришь так - кажись, и нету,
А ведь стало быть, что есть.
Да чего! Он знал на мили
Смерить весь до Солнца путь
И до Месяца; смекнуть
Всё умел. Мы вот как жили!
Да к тому же по звездам
Рассчитать судьбу всю нам
Мог он просто, как по пальцам,
Наверняк. Не для того ль
Здесь его и постояльцем
Во дворец пустил король?
Умер Фридрих - и прогнали
Звездочёта, приказали
Изломать его дворец.
Я прощался с ним, - мудрец
Был спокоен. "Жаль, ей-богу, -
Снарядив его в дорогу,
Я сказал. - Вам до конца
Жить бы здесь! Теперь такого
Не добыть уж вам другого
Видозвёздного дворца!
Просто - храм был!" Он рукою
Тут махнул мне и сказал:
"Этот храм всегда со мною!" -
И на небо указал.
Грустно было мне. Остался
Я как будто сиротой.
После ночью просыпался,
Смотришь - нет уж башни той,
Где и сон клонил, бывало;
Тут - не спится, дашь глазам
Чуть лишь волю, - те - к звездам!
Все знакомки ведь! Немало
Я их знал по именам,
Да забыл теперь; и входит
Дума в голову: наводит,
Чай, теперь свой зоркий глаз
Там он, звёздочки, на вас!
На которую - не знаю...
Вот смотрю и выбираю, -
А узнать дай силу бог, -
Так бы вот и впился глазом,
Чтоб смотреть с ним вместе - разом;
Может, я б ему подмог
И отсюда!.. Глупой мысли
Не посмейтесь, господа!" -
И рассказчик смолк тогда,
Две слезы с ресниц нависли
И слились исподтишка
По морщинам старика.

"Ковчег под предводительством осла -
Вот мир людей. Живите во Вселенной.
Земля - вертеп обмана, лжи и зла.
Живите красотою неизменной.

Ты, мать-земля, душе моей близка -
И далека. Люблю и смех и радость,
Но в радости моей - всегда тоска,
В тоске всегда - таинственная сладость!"

И вот он посох странника берёт:
Простите, келий сумрачные своды!
Его душа, всем чуждая, живёт
Теперь одним: дыханием свободы.

"Вы все рабы. Царь вашей веры - Зверь:
Я свергну трон слепой и мрачной веры.
Вы в капище: я распахну вам дверь
На блеск и свет, в лазурь и бездну Сферы.

Ни бездне бездн, ни жизни грани нет.
Мы остановим солнце Птолемея -
И вихрь миров, несметный сонм планет,
Пред нами развернётся, пламенея!"

И он дерзнул на все - вплоть до небес.
Но разрушенье - жажда созиданья,
И, разрушая, жаждал он чудес -
Божественной гармонии Созданья.

Глаза сияют, дерзкая мечта
В мир откровений радостных уносит.
Лишь в истине и цель и красота.
Но тем сильнее сердце жизни просит.

"Ты, девочка! ты, с ангельским лицом,
Поющая над старой звонкой лютней!
Я мог твоим быть другом и отцом...
Но я один. Нет в мире бесприютней!

Высоко нес я стяг своей любви.
Но есть другие радости, другие:
Оледенив желания свои,
Я только твой, познание - софия!"

И вот опять он странник. И опять
Глядит он вдаль. Глаза блестят, но строго
Его лицо. Враги, вам не понять,
Что бог есть Свет. И он умрёт за бога.

"Мир - бездна бездн. И каждый атом в нём
Проникнут богом - жизнью, красотою.
Живя и умирая, мы живём
Единою, всемирною Душою.

Ты, с лютнею! Мечты твоих очей
Не эту ль Жизнь и Радость отражали?
Ты, солнце! вы, созвездия ночей!
Вы только этой Радостью дышали".

И маленький тревожный человек
С блестящим взглядом, ярким и холодным,
Идёт в огонь. "Умерший в рабский век
Бессмертием венчается - в свободном!

Я умираю - ибо так хочу.
Развей, палач, развей мой прах, презренный!
Привет Вселенной, Солнцу! Палачу! -
Он мысль мою развеет по Вселенной!"

Трудно найти ключ к своедумцу.
Не помогает демонстрация инструментов пыток:
Он их описывал,
Он настаивает на своей враждебной точке зрения,
Что Земля вращается.
Допрашивающие своим ушам не верят.
В застенке он агитирует монахов,
Как будто они не знают, где обитель бога.
Пытки не помогают: он поёт аллилуйя.
Как быть с таким? Ад его не примет -
Сжечь - единственный выход, но это не ново.

Даже в малые истины
            людям не сразу верится.
И хотя моя истина
            так проста и неоспорима,
но едва я сказал им,
            что эта планета вертится,
я был тотчас же проклят
                 святыми отцами Рима.

Вышло так, что слова мои
                 рушат некие правила,
оскверняют душу
               и тело бросают в озноб.
И стал я тогда
              опасным агентом дьявола,
ниспровергателем
                  вечных земных основ.

На меня кандалы не надели,
                  чтоб грёб на галере,
свой неслыханный грех
       искупая в томительном плаванье,
а сложили костёр,
             настоящий костёр,
                          чтоб горели
мои грешные кости
          в его очистительном пламени.

Я заглатывал воздух
                ещё не обугленным ртом.
Сизоватым удушливым дымом
                      полнеба завесило.
Поначалу обуглились ноги мои,
                               а потом
я горел, как свеча,
          я потрескивал жутко и весело.

Но была моя правда
                  превыше земного огня
и святейших соборов,
          которыми труд мой не признан.
О природа,
        единственный бог мой!
                          Частица меня
пребывает в тебе
               и пребудет
                       отныне и присно!

Остаюсь на костре.
           Мне из пламени выйти нельзя.
Вот опять и опять
              мои руки верёвками вяжут.
Но горит моё сердце,
              горит моё сердце, друзья,
и в глазах моих тёмных
                горячие искорки пляшут.

Галилей
Ослеп от старости
Или от трубы подзорной?

Галилей
Ослеп от ярости.
Ибо жил как поднадзорный.

Отрекись, Галилей, отрекись
От науки ради науки!
Нечем взять художнику кисть,
Если каты отрубят руки,
Нечем гладить бокал с вином
И подруги бедро крутое.
А заслугу признать виной
Для тебя ничего не стоит.

Пусть потомки тебя бранят
За невинную эту подлость, -
Тяжелей не видеть закат,
Чем под актом поставить подпись,
Тяжелей не слышать реки,
Чем испачкать в пыли колено.
Отрекись, Галилей, отрекись, -
Что изменится во Вселенной?

Ах, поэты и мудрецы,
Мы моральный несём убыток
В час, когда святые отцы
Волокут нас к станкам для пыток.
Отрекись глупцам вопреки, -
Кто из умных тебя осудит?
Отрекись, Галилей, отрекись,
Нам от этого легче будет.

- Послушай, Галилей,
Ну что ты так упёрся?
Как будто в жизни сей
Ты плохо пообтёрся.
Что гелио, что гео,-
Не всё ли нам равно?
Кормило бы да грело
И денег не брало!

Притом ещё учти,
Что в массе закоснелой
Земля для всех почти
Плоска, как блин горелый.
Ведь тока-тока-тока
Сказали нам об ней,
Что тоже круглобока.
Но всё же всех главней!

Ведь наш Верховный Поп
Стрижёт свои проценты
С того, что мы, как пуп,
Находимся по центру,
А Солнце, как Венера,-
Такой же сателлит.
Ну чем плохая вера?
Ну что тебя свербит?

Но что смешней всего -
Хоть шеф и отрицает,
Но что вокруг чего,
Мне кажется, он знает,
Но точно так же знает,
Что будет на мели,
Как только он признает
Вращение Земли!

Ведь вот всё дело в чем:
Вращается - и пёс с ней.
Но лишь бы не при нём,
А, скажем,- сразу после.
Отбросьте сантименты,
Поймите, силь ву пле,
Что ежли мы не в центре,
То он - не во главе!

А между прочим, шеф -
Не зверь, а так, слегка лишь.
Он не желает жертв,
Но ты ж его толкаешь!
Ведь все твои догадки
Изустная печать
Разносит без оглядки -
Ну что б тебе смолчать?!

Что ж, раз уж ты посмел
Так истиной увлечься,
То будь настолько смел
При всех от ней отречься,-
А там... шуруй, как знаешь!
Спокойно,
Без потерь...
А?
Нет?
Тогда, товарищ,
Пройдёмте в эту дверь.

Сплошные средние века -
Ни продохнуть, ни охнуть.
Земля на трёх китах пока,
И ум без мысли сохнет.
Что ж так ликует Галилей,
Откуда эта радость?
Нет, он совсем не заболел,
Он просто о Земле
Узнал всю правду.

Припев:
А всё-таки она вертится,
А всё-таки она вертится,
А всё-таки она вертится,
А всё-таки она вертится!

Но тут же Галилеев страх
Себе вообразите,
Когда к нему на всех парах
Примчался инквизитор.
"Почто, - кричит, - тут шум и гам,
Вдруг ересь, в самом деле?
Пройдёмте, гражданин, и там
Вы объясните нам,
О чем шумели!"

Припев.

Но Галилей не сел в тюрьму
И на костре не пёкся.
Как только понял, что к чему,
Немедленно отрёкся.
Пред ликом церкви дал зарок
Не думать мыслей лишних.
А только вышел за порог,
Как тут же вновь изрёк,
Гораздо тише:

Припев.

Забыт былой позор и стыд,
Гонения и травля,
И инквизитор позабыт,
А Галилей прославлен.
И знаю, будет долго жить
И ныне, кто умеет
И с инквизицией дружить,
И втихаря твердить
Свои идеи!

Припев.

А всё-таки она вертится,
А всё-таки она вертится,
А всё-таки она вертится,
А всё-таки она вертится, вертится, вертится

По всем приметам Галилей
(каким в умах он сохранился)
Был чистой выделки еврей:
Отрёкся, но не изменился. 

...Учёный, сверстник Галилея,
был Галилея не глупее.
Он знал, что вертится Земля,
но у него была семья...

И вновь и вновь взошли на Солнце пятна,
И омрачились трезвые умы.
И пал престол, и были неотвратны
Голодный мор и ужасы чумы.

И вал морской вскипел от колебаний,
И норд сверкал, и двигались смерчи,
И родились на ниве состязаний
Фанатики, герои, палачи.

И жизни лик подёрнулся гримасой:
Метался компас - буйствовал народ,
А над землёй и над людскою массой
Свершало Солнце свой законный ход.

О, ты, узревший солнечные пятна 
С великолепной дерзостью своей -
Не ведал ты, как будут мне понятны 
И близки твои скорби, Галилей!

"Мир неподвижен!" - клир провозгласил. 
"Аминь!" - орало верующих стадо. 
И Галилей, уже лишённый сил, 
из пыточного взятый каземата, 
пробормотал, что правду говорят, не вертится... 
Но вдруг остатки крови прихлынули к лицу, 
и вспыхнул взгляд, и заявил он: "Эппур си муове!" 
...Теперь еретикам пришла пора 
кричать о неподвижности планеты. 
Толпа смеётся. Клир кричит: "Ура! 
В полёте мир! Ему предела нету!"
Властителем мыслитель не судим -
тиранов вывели из обращенья, 
но все же Галилей необходим, 
чтобы напомнить про Земли вращенье.

Твердили пастыри, что вреден
И не разумен Галилей.
Но, как показывает время.
Кто неразумней - тот умней...
Зачем их грязью покрывали?
Талант - талант, как ни клейми.
Забыты те, кто проклинали.
Но помнят тех, кого кляли.

Вот тоже жемчуг - жемчуга:
планеты, звёзды как алмазы...
терпение их собирать,
и в цифры обращать... не сразу...
А по крупице - день и ночь...
Ночь - с телескопом ... днём с тетрадью...
Так и открыты были кряду
орбиты, скорости... точь в точь
какими знают их и ныне...
орбиты - эллипсы, и с ними
неравномерный их полёт
планет... что день, что век, что год...

Законы твёрдые Творца -
открытье было храбреца!

К неудовольствию церквей,
Нет дружбы с истиною в ней...
Во Церкви... - не казнён, не изгнан...
прошли сто лет... и он был признан...

Ньютон под яблоней сидел.
Вот-вот должна прийти идея.
А плод над ним уже созрел,
к земле всей массой тяготея.
Умолкли птицы. Тишина.
Зажглись далекие светила,
и спелым яблоком Луна
повисла в небе и светила.
Он мыслил, а Луна, кружась,
с Землею Солнце огибала.
Вещей невидимая связь
в ту ночь яснее проступала.
Ньютон взглянул на небосвод...
Но ветка дрогнула, - и вот
на землю яблоко упало...

Галилео Галилей поведал свету,
что "в паденье тела веса нету".
А Ньютон ему добавил вслед:
"У планеты тоже веса нет".

И, может быть, самый великий закон -
ВСЕОБЩИЙ ЗАКОН ТЯГОТЕНЬЯ:
вращенье планет объясняет нам он
и яблок румяных паденье!

Гроза прошла. Пылали георгины
Под семицветной радужной дугой.
Он вышел в сад и в мокрых комьях глины
То яблоко пошевелил ногой.

В его глазах, как некое виденье,
Не падал, но пылал и плыл ранет,
И только траектория паденья
Вычерчивалась ярче всех планет.

Так вот она, разгадка! Вот что значит
Предвечная механика светил!
Так первый день творения был начат.
И он звезду летящую схватил.

И в ту же ночь, когда всё в мире спало
И стихли голоса церквей и школ,
Не яблоко, а формула упала
С ветвей вселенной на рабочий стол.

Да! Так он и доложит, не заботясь
О предрассудках каменных голов.
Он не допустит сказок и гипотез,
Все кривды жерновами размолов.

И день пришёл. Латынь его сухая
О гравитации небесных тел
Раскатывалась, грубо громыхая.
Он людям досказал всё, что хотел.

И высоченный лоб и губы вытер
Тяжеловесной космой парика.
Меж тем на кафедру взошёл пресвитер
И начал речь как бы издалека.

О всеблагом зиждителе вселенной,
Чей замысел нам испокон отверст,
Столетний, серый, лысый как колено,
Он в Ньютона уставил длинный перст.

И вдруг, осклабясь сморщенным и дряблым
Лицом скопца, участливо спросил:
- Итак, плоды осенних ваших яблонь
Суть беглые рабы магнитных сил?

Но, боже милосердный, что за ветер
Умчал вас дальше межпланетных сфер?
- Я думал, - Ньютон коротко ответил. -
Я к этому привык. Я думал, сэр.

Я убеждён, что Исаак Ньютон
То яблоко, которое открыло
Ему закон земного тяготенья,
Что он его,
В конечном счёте, - съел.

То яблоко - дитя Земли и Солнца -
Родилось,
Выросло из завязи,
Созрело
(А перед этим пчёлы прилетели.
И дождь прошёл, и тёплый ветер дул)
Не столько для того, чтобы упасть
И доказать движеньем по прямой,
Что тяготенье вправду существует,
Но главным образом, чтоб стать
красивым, сладким,
И сочным, и прохладным, и большим,
Чтобы его, любуясь, разломили
И аромат услышали
И сладость
Вкусили чутким человечьим ртом.

Невод рыбак расстилал по брегу студёного моря; 
Мальчик отцу помогал. Отрок, оставь рыбака! 
Мрежи иные тебя ожидают, иные заботы: 
Будешь умы уловлять, будешь помощник царям.

...В стране угрюмой и суровой,
Где, отливаясь на снегах,
По долгим зимам блеск багровый
Колышется на небесах;

Где горы льдов вздымают волны,
Где всё — лесов и неба ширь —
Величьем дел господних полны,
Встает избранный богатырь:

Велик, могуч, как та природа,
Сам — как одно из тех чудес,
Встает для русского народа
Желанным посланцем с небес...

О дивный муж!.. С челом открытым,
С орлиным взглядом, как глядел
На оном море Ледовитом
На чудеса господних дел,

Наукой осиян и рвеньем
К величью родины горя,
Явился ты — осуществленьем
Мечты великого царя!

...среди снегов Полунощи глубокой,
Под блеском хладных зорь, под свистом льдистых вьюг,
Восстал от Холмогор, - как сильный кедр, высокой,
Встаёт, возносится и всё объемлет вкруг
Своими крепкими ветвями;
Подъемлясь к облакам, глава его блестит
       Бессмертными плодами.
И тамо, где металл блистательный сокрыт,
Там роет землю он глубокими корнями, -
Так Росский Пиндар встал! - взнес руку к небесам,
        Да воспретит пылающим громам;
Минервы копием бьёт недра он земные -
        И истекли сокровища златые;
Он повелительный простёр на море взор -
И свет его горит, как Поллюкс и Кастор!..
        Певец, на гроб отца, царя-героя,
Он лавры свежие склонил
И дни бесценные блаженства и покоя
Елизаветы озарил!..

Да, велико его значенье -
Он, верный Русскому уму,
Завоевал нам Просвещенье,
Не нас поработил ему,-

И мы, признательные внуки,
Его всем подвигам благим
Во имя Правды и Науки
Здесь память вечную гласим.

Материя, ты — всех живущих мать!
Поэзия, ты мне была сестрою!
Космические волны осязать
Дозволено пророку иль герою.

...Он слышит шум форштевней и ветрил,
Полночный грохот океанских хлябей,
И высоту сверкающих светил
Определяют сотни астролябий.

Ещё не всё! Орлиный длится сон.
Алмазы в недрах плачут и искрятся,
И в тёмных копях мечется Плутон
Под острою киркою рудознатца.

Вокруг легла, прекрасна и светла,
Оледенев, огромная Россия...
И есть ещё: Небесные тела,
И Вечность, и Бессмертье, и Химия.

О, физика — наука из наук!
Всё впереди!
Как мало за плечами!
Пусть химия нам будет вместо рук.
Пусть станет математика очами.
Не разлучайте этих трёх сестёр
познания всего в подлунном мире,
тогда лишь будет ум и глаз остёр
и знанье человеческое шире.

...И первые задачи решены.
И первые начертаны законы.
И первый утверждён громоотвод.
И первые построены приборы.
И первый раз на звёздный небосвод
уже не праздно устремились взоры.
Слои земли,
основы рудных дел,
надзвёздные миры, моря и недра...
Нет, ничего вокруг не проглядел
могучий ум, внимательный и щедрый.

Мы живём, сражаясь и любя,
Но живём совсем не для себя!
Разве что-то личное лелея,
Руки в небо человек простёр,
Продолжая дело Галилея,
Обрекая тело на костёр?
А его уста - смолчать могли,
Молодости светлой не губя...
Только он - совсем не для себя
Утверждал вращение земли!
У него к корысти - отвращенье.
Да и что за прибыль от вращенья?
...А костёр гудит, дымит, клубя...
Человек живет не для себя!
Если для себя - тогда к чему
В собственную плоть вводить чуму?
Над ретортой хлороформ глотать?
В мрачных одиночках голодать?
Если для себя - зачем ладони
Подставлять под стронций и плутоний?
Кровь свою горячую сдавать?
На непрочных льдинах дрейфовать?
Человек делами перегружен.
И ему - не выжить одному!
Да и сам себе - зачем он нужен,
Если он не нужен никому?

В тюрьме,
В сырой утробе каменной,
Жизнь замирает в полусне.
А бледный узник
В мрачной камере
Всё что-то чертит на стене.

В недоуменье надзиратели: 
Да он не спятил ли с ума? 
А впрочем, многие тут спятили 
На то и царская тюрьма.

Не разглядели,
Не заметили,
Что в этом странном чертеже
Его создателя бессмертие,
Не властна смерть над ним уже.

...Тоска и мрак
В утробе каменной.
Тоска и мрак.
И день, как год.
А на стене тюремной камеры
Ракету узник создаёт.

Он молод,
Полон вдохновения.
А утром, лишь взойдёт заря,
Его казнят за покушение
На жизнь бескрылого царя.

Закатное остыло серебро,
Дописана Кибальчичем тетрадь.
Кому её осталось передать?
Неужто гениальная догадка -
Исписанная смертником тетрадка -
Отправится уборщиков в ведро?
Отдать её Фролову - палачу?
Иль прокурору Плеве?
...К черту юмор!

Последнему закатному лучу
Кибальчич крикнул:
- Я ещё не умер!
Мне пониманье нужно, а не жалость...-
Дверь кованая приоткрылась малость.
"Уже? За мною?"
- Я ваш адвокат.
- Мой адвокат? Садитесь, очень рад.
- Меня зовут Герард...
- Так чем могу?
- Возможно, вам хоть в чём-то помогу.
- Вы, господин Герард, уж не взыщите,-
Отвёл Кибальчич равнодушный взгляд,-
Поскольку я ни в чём не виноват,
То не нуждаюсь ни в какой защите.
- Позвольте...
- Зря мы время тратим, право.
Но попросить хочу вас о другом.
- Помилованье?
- Нет. я не о том.
Могли бы вы тетрадку сохранить?
- А что там в ней?
- Да видите ли, нить,
Идея одного изобретенья.-
Герард поднялся и сказал в смущенье:
- Да, я вам обещаю. Не солгу.
Желанье ваше выполнить смогу.
Прощайте, пожелаю вам уснуть.
Но что же вы открыли?
- К звёздам путь.

Он был из тех, в ком правда малых истин 
И веденье законов естества 
В сердцах не угашают созерцанья 
Творца миров во всех его делах.

Сквозь тонкую завесу числ и формул
Он Бога выносил лицом к лицу,
Как все первоучители науки:
Пастер и Дарвин, Ньютон и Паскаль. 

Его я видел измождённым в кресле 
С дрожащими руками и лицом 
Такой прозрачности, что он светился 
В молочном нимбе лунной седины.

Обонпол слов таинственно мерцали
Водяные литовские глаза,
Навеки затаившие сиянья
Туманностей и звёздных Галактей. 

В речах его улавливало ухо 
Такую бережность к чужим словам, 
Ко всем явленьям преходящей жизни, 
Что умиление сжимало грудь.

Таким он был, когда на Красной Пресне
В стенах Обсерватории - один
Своей науки неприкосновенность
Он защищал от тех и от других.

Правительство бездарное и злое
Как все правительства, прогнало прочь
Её зиждителя и воспретило
Творцу - творить, учёному - учить. 

Российская усобица застигла 
Его в глухом прибрежном городке, 
Где он искал безоблачного неба 
Ясней, южней и звёздней, чем в Москве.

Была война, был террор, мор и голод..,
Кому был нужен старый звездочёт?
Как объяснить уездному завпроду
Его права на пищевой паёк?

Тому, кто первый впряг в работу солнце, 
Кто новым звёздам вычислил пути, - 
По пуду за вселенную, товарищ! 
Даёшь жиры астроному в паёк!

Высокая комедия науки
В руках невежд, армейцев и дельцов...
Разбитым и измученным на север
Уехал он, чтоб дома умирать. 

И радостною грустью защемила 
Сердца его любивших весть о том, 
Что он вернулся в звёздную отчизну 
От тесных дней, от душных дел земли.

Был мальчишка свален скарлатиной -
и пришла нежданная беда:
этот мир, певучий, соловьиный,
для него замолкнул навсегда.
Но,
когда земля прохладой дышит
и росой
вечерний луг покрыт,
он один, глухой мальчишка, слышал,
как звезда с звездою говорит.
Хорошо
легко раскинуть руки
и лететь
меж светлых звездных вех!..

Жил потом
в Рязани и Калуге
нелюдимый строгий человек.
И купцам, чиновникам и прочим
непривычно было и чудно,
что горит над городом
все ночи
в мезонине
дерзкое окно.
Поздний час.
А он огня не гасит.
Чертежи на ветхий стол легли.
Вот
по той начертанной им трассе
рвутся в космос чудо-корабли.

Молодой Циолковский преподавал
В Боровском уездном училище.
Вот церквушка деревянная,
Скоро вся быльём зарастёт,
Но разносит молва туманная
Слух про тайный подземный ход.
У старушки, местной жительницы,
Все подробности расспрошу,
По теории относительности
Экскурс в прошлое совершу.
На глухой городской окраине
Где-то вынырну в прошлом веке я,
Постучусь случайным странником
В дом учителя геометрии.
Вызывая восторг и ярость,
Мы, коньки надев, налегке,
Зонт используя, словно парус,
Поплывём по зимней реке.
Будет самое гениальное
Ещё скрыто в начале пути,
А улыбка Юры Гагарина
Чуть забрезжит там, впереди.
Константина Эдуардовича,
Жаль, о том не смогу известить,
Лишь светящегося ястреба
Помогу ему запустить.

Я представляю этих зим калужских 
мохнатый снег и зимний лёд, 
детишек на салазках узких, 
дворняжку Жучку у ворот 
и то крыльцо, и домик тихий 
и тот, на ветхих лапах, стол, 
где время плавилось как в тигле, 
и космос на сближенье шёл.
                   
Ещё аэроплан похожим 
в те времена глухие был 
на птеродактиля без кожи, 
на этажерку с парой крыл, 
а калужанин крутолобый, 
задув в семилинейке свет, 
сквозь древний потолок Европы 
уже летел в семью планет, 
уже, забыв судьбы обиды, 
под колдовской напев зимы 
рассчитывал всю ночь орбиты, 
чтоб в небе не блуждали мы.
И, слыша грохот реактивный, 
метеоритный свист ракет, 
я вижу дом неприхотливый, 
семилинейки сонный свет, 
бумаги, абажура тени, 
весь домик тот, весь город тот, 
откуда начал русский гений 
свой ослепительный полёт.

Шагал,
К столу садился
И устало
Опять шагал
До первых петухов.
История в те ночи не считала
Его чуть слышных старческих шагов.

Ещё нам громко в космосе идти,
А он прошёл,
Не разбудив планету,
Решающую часть того пути,
Вышагивая
Здесь,
По кабинету.

На столе у купца - сёмга, сало, грузди...
Он живёт для того, чтобы есть да пить.
В огороде гения растет капуста -
надо что-то есть, чтобы жить...
Ах, Калуга, луговая, захолустная!
Выживем, придумаем что-нибудь.
Млечный Путь над головой - огород капустный.
Под ногами огород - Млечный Путь!
Гений сыт звездами. В трубах телескопов
капустные созвездия - гости в дом.
Ещё вся Россия - огород невскопанный.
Нынче огород - скоро космодром.
Гений ест капусту, а купцы - пузаты.
Судьба себя как хочет, так и ведёт.
...Долгий след ракеты, как рукоять лопаты,
всаженной в космический огород...

...Здесь Циолковский жил. Землёю этой
Засыпан он. Восходит лунный диск, 
И на него космической ракетой 
Пророчески нацелен обелиск. 
А он не думал вечно спать в могиле. 
Считал он: "Космос нужен для того, 
Чтоб дружным роем люди в нем кружили, 
Которые бессмертья заслужили, - 
Ведь воскресят их всех до одного!" 
Он был великим. Он был гениальным. 
Он путь открыл в те, звёздные края... 
Училась у него в епархиальном 
Учительница первая моя.

Одержим человек неброский -
Лишь Калуге одной знаком -
Глуховатый старик Циолковский,
Слывший издавна чудаком.

Самодельным рупором старым,
Выставляя его в окно,
Слушал то, что теперь радарам
Уловить не всегда дано.

Слушал голос иных созвездий.
Верил - голос этот живой.
Нам не ведать, какие вести
Он улавливал в час ночной.

Жаль, ему не хватило жизни
На последний рывок к мечте;
Но на смену спешит сподвижник,
Смело рвущийся к высоте.

Так, космической вняв науке,
Притяженья пробив гранит,
Королёва умелые руки
Закрутили спираль орбит.

Время лопается от натуги.
Век космический за стеной.
И висит на стене в Калуге
Рупор старенький жестяной.

Мы дети Космоса. И наш родимый дом
так спаян общностью и неразрывно прочен,
Что чувствуем себя мы слитыми в одном,
Что в каждой точке мир — весь мир сосредоточен…
И жизнь — повсюду жизнь в материи самой,
В глубинах вещества — от края и до края
Торжественно течёт в борьбе с великой тьмой,
Страдает и горит, нигде не умолкая.

В те дни, когда мы увлечённо
глядим на небесную гладь,
я должен о старом учёном
хоть несколько строк написать.

Напомнить о том человеке,
что жизнь проработал сполна
ещё в девятнадцатом веке
и в наши потом времена.

Он путь пролагал без оглядки
к светилам, мерцавшим во мгле,
старик, в неизменной крылатке
ходивший по нашей земле.

Ах, сколько ума и старанья
и сколько недюжинных сил
ещё в одиночку, заране,
он в вас, корабли мирозданья,
и в вашу оснастку вложил!

Ему б полагалась за это
(да некого тут упрекать)
при запуске первой ракеты
на месте почётном стоять.

Ему бы, шагнув через время,
войти, как в себя, в этот год
и праздновать вместе со всеми
её межпланетный полёт.

Я знаю неплохо, поверьте,
и спорить не думаю тут,
что нету у гениев смерти
и мысли их вечно живут.

Я всё это знаю, и всё же
сегодня печалит меня,
что сам прорицатель не дожил
до им предречённого дня.

Я живу и знаю: где-то 
в стуже тихой, неземной 
Жени Рудневой планета 
проплывает надо мной.

Женя Руднева не слышит, 
не услышит никогда. 
Выше смерти, жизни выше 
одинокая звезда.

В небесах иного цвета, 
чем привычный небосвод, 
Жени Рудневой планета, 
как жемчужина, плывёт.

Женя...
Нет, не просто Чкалов 
было небо в те года. 
Эта девочка мечтала: 
в небе есть её звезда!

Но когда взметнулось пламя,
выжигая синь дотла,
Женя небушко крылами,
как ребёнка, обняла,
в небо будущее веря,
в зло направив два крыла,
металлического зверя
звёздным пламенем сожгла
и взошла над высотою,
посылая луч земле, 
отдалённою звездою 
у Вселенной на крыле...

Продолжением полёта,
славы ратного труда,
все погибшие пилоты
в списках неба - навсегда,
все подруги боевые
с синью Родины в глазах,
что в истории впервые
воевали в небесах.

Эти лётчицы-девчонки - 
им в землянках бы не стыть, 
им свои носить бы чёлки, 
крепдешины бы носить...

Вот стоит одна в шинельке - 
как весенняя ветла. 
Генерал - взглянула мельком, 
отвернулась и пошла.

- Это что, у мамы дома? 
А устав? А ну сюда!
- Я с мужчиной, с незнакомым, 
не общаюсь никогда.

"Покомандуй тут..."
Дивчина
загрустила у винта.
Не заводится машина.
Плачет краля.
Ну, беда.
Эх, вояки, пополненье...
Но сердитый генерал 
в День Победы на колени 
перед ними молча встал 
и от имени России 
перед Знаменем полка
тронул щёку через силу 
там, где дрогнула щека.

А над ними выше неба 
проплывала неспроста 
неизвестная планета - 
отмечтанная звезда.

И когда её откроет 
кто-то, ныне молодой, 
Золотой Звездой Героя 
вспыхнет имя над землёй; 
и, людским теплом согрета, 
драгоценней всех камней, 
Жени Рудневой планета 
светит в памяти моей.

Триста тысяч километров в секунду!
Он только себе равен,
Уже и дыханье скудно,
А скорость не в силах сбавить.
И всегдашнее опереженье,
Как недуг,- не вина, а беда.
Источник света - самосожженье,
Но светозарно оно не всегда.
Девять десятых вселенной - темь,
А солнц уж не слишком много.
Не завидуйте тем,
Кто не может с другими в ногу.

Нет больше глаз, которые взирали
Сквозь Млечный Путь в неведомые дали
На блеск таинственных светил, чьи стаи
В той тёмной пустоте вкруг нас блуждали.

В них погружаясь, он открыл воочью
Мильоны солнц, похожих на земное,
И постоянно видел пред собою
Вселенными увенчанные ночи.

Гордитесь же, что рядом с нами жил
Тот человек, на удивленье всем
Не хвастаясь и не гордясь ничем.
Должно быть, он познал секрет светил
И то, как мириады их от века,
Сияя, скромности учили Человека.

Как в корабле сверхдальнего полёта,
Он в каменной стене Кремля...
Распалось "я"... Но вновь родит кого-то,
Отдаст взамен творящая Земля.

Людская мысль и воля не случайны:
Ещё не раз подобные ему
В жизнь явятся из недр вселенской тайны,
Свершат под Солнцем подвиг чрезвычайный,
Потом уйдут кометой в Первотьму...

А мысль живёт, растимая трудами,
Космические формы обретя;
А времена в пространстве: годы днями
Движеньем претворяются в путях!..

Ещё не кончен подвиг Прометея:
Мирам иным несёт его Земля...
И смерти не подвластны тех идеи,
Кого хранит, как мать, стена Кремля.

Последние могикане, 
Космической эры предтечи 
Уходят, как все земляне 
Из племени "род человечий".

Уходят - к земле припадают. 
Уходят - совсем немеют... 
Ряды пионеров тают, 
Ряды могикан редеют. 

Ещё один не вернулся 
С поля вселенской брани. 
Намертво затянулся 
Жизненный узел... Не нами ль?

Намертво затянулся 
И перекрыл ток крови. 
Жизненный круг замкнулся.
Рухнул, насупив брови.

Не докричав, не додумав, 
Не доживя, не додравшись, 
До всех подлецов не доплюнув, 
До всех сволочей не добравшись.

Пусть эхо его паденья 
Ударной волной обернётся 
И путы порвав тяготенья, 
К далёким мирам унесётся.

К которым он так стремился, 
К которым он был привязан, 
С которыми не простился, 
А слился - в единый Разум.

Сухие листья жухнут ржаво. 
Стучат дожди, смерзаясь в лёд.
Рабочий стол - его держава -
Владыку терпеливо ждёт. 
А он, усталый и угрюмый, 
Глядит, не видя ничего. 
Неумолкающие шумы 
Туманят голову его.
Сквозь хаос звуков, как сквозь джунгли,
Бредёт, себя не помня, мысль,
Но звёзд сверкающие угли
Мгновенно прожигают высь,
И синью полнится огромность
Земли, небес и лунных скал.
Природа обретает стройность 
И соразмерность всех начал.
Как листья, облетают шумы. 
Спят ветры на седой траве. 
И неожиданные думы 
Раздольно зреют в голове. 
Ещё угласта и шершава 
Сырая лепка новых строк, 
Но этот стол - его держава, 
Где он и труженик, 
И бог.

Вы патриарх - Вам столько лет! 
Прекрасен Вашей жизни след,
Вы проставляли вехи нам, 
И нам, и новым временам!

Столь долгий пройден Вами путь,
Что можно свысока взглянуть
На все минувшие года -
И сделать выводы тогда:
Итожить опыт личный свой,
И боевой, и трудовой!

А Вы живёте в двух веках,
Вы наш любимый патриарх!
Да будут Ваши дни легки -
Вокруг друзья, ученики,

И все Вас любят, все Вас чтут -
Объединил нас общий труд.
На Солнце - множество проблем,
Оно задаст работу всем!

Источник творчества - душа,
Летит сквозь годы, не спеша,
Как в юности - она всё та,
Хоть время льётся, как вода:

Источник творчества - душа,
Наверно, тем и хороша,
Что не стареет никогда
И наподобие моста
Соединяет времена -
И эфемерна, и сильна!

Ведь творческий порыв души
Не знает временной межи,
Парит над безднами времён,
Сияньем солнечным рождён!

В огромной и загадочной вселенной
Как призраки живем на призрачной земле.
Но все же мы с улыбкою надменной
Идем вперед. Одни. В бездонной мгле...
 
Мы создаем свои миры, как боги,
Из сингулярностей. Рождаем звезды мы.
Мы открываем новые дороги
В потусторонний мир проклятой тьмы.
 
За краем гравитационной бездны,
Во мраке черных дыр, в пространстве без прикрас
Мы ищем красоту гармонии небесной
И тайна бытия благословляет нас.
 
На этот подвиг страстный, дерзновенный,
На риск, на поиск истины самой.
И мы услышим музыку Вселенной
И краски мира выльем пред толпой.